Неточные совпадения
Она уходила. Он был в оцепенении. Для него пуст был целый
мир, кроме этого угла, а она посылает его из него туда, в
бесконечную пустыню! Невозможно заживо лечь в могилу!
Нехлюдов в это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность
бесконечного совершенствования и своего и всего
мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
Мир без Бога есть непреодолимое противоречие конечного и
бесконечного, лишен смысла и случаен.
Недовольство человека конечным, устремленность к
бесконечному есть обнаружение божественного в человеке, человеческое свидетельство о существовании Бога, а не только
мира.
Россия — величайшая в
мире сухопутная империя, целый огромный
мир, объемлющий
бесконечное многообразие, великий Востоко-Запад, превышающий ограниченное понятие индивидуальности.
Весь трагизм жизни происходит от столкновения конечного и
бесконечного, временного и вечного, от несоответствия между человеком, как духовным существом, и человеком, как природным существом, живущим в природном
мире.
Достоевский, по которому можно изучать душу России, в своей потрясающей легенде о Великом Инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и
бесконечной свободы во Христе, какой никто еще в
мире не решался утверждать.
Странно, что этот
мир не казался мне беспредельным,
бесконечным, наоборот, он мне казался ограниченным по сравнению с беспредельностью и бесконечностью, раскрывавшейся во мне.
Все учение Христа проникнуто любовью, милосердием, всепрощением,
бесконечной человечностью, которой раньше
мир не знал.
Мир объективный или, вернее, объективированный, делается все менее и менее таинственным, не таинственны даже
бесконечные звездные
миры.
Отрицание Бога, иного
мира и всего трансцендентного признали достаточным основанием того пафоса, по которому человек божествен, человек имеет
бесконечные права, человеку предстоит блестящее будущее.
В язычестве было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь
бесконечная божественная мощь; смысл оставался еще закрытым, и религия любви еще не явилась в
мир.
Бог Отец потому и творит
мир, что у Него есть Сын, что в Нем пребывает
бесконечная Любовь: во имя Сына.
Прогрессисты понимают историю как улучшение, как
бесконечное совершенствование этого
мира, уничтожение зла прошлого и нарождение добра будущего.
Был опять русский священник с дьячком, который пел над гробом Марьи Михайловны о
мире, где нет печали и воздыхания, но жизнь
бесконечная.
Лукьяныч не только не хотел понимать, но даже просто-напросто не понимал, чтоб можно было какое-нибудь дело сделать, не проведя его сквозь все мытарства запрашиваний, оговорок, обмолвок и всей
бесконечной свиты мелких подвохов, которыми сопровождается всякая так называемая полюбовная сделка, совершаемая в
мире столпов и основ.
Сколько покоя, сколько
мира чувствовалось под этим открытым голубым небом, того
мира, которого недостает бессильному, слабому человеку, придавленному к земле своей
бесконечной злобой.
Они смотрели в лицо женщины, худое, бледное; перед ними все ярче освещалось святое дело всех народов
мира —
бесконечная борьба за свободу.
— Мефи? Это — древнее имя, это — тот, который… Ты помнишь: там, на камне — изображен юноша… Или нет: я лучше на твоем языке, так ты скорее поймешь. Вот: две силы в
мире — энтропия и энергия. Одна — к блаженному покою, к счастливому равновесию; другая — к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии — наши или, вернее, — ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. А мы, антихристиане, мы…
Но вот что: если этот
мир — только мой, зачем же он в этих записях? Зачем здесь эти нелепые «сны», шкафы,
бесконечные коридоры? Я с прискорбием вижу, что вместо стройной и строго математической поэмы в честь Единого Государства — у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман. Ах, если бы и в самом деле это был только роман, а не теперешняя моя, исполненная иксов, и падений, жизнь.
Весь
мир, в его глазах, есть гроб, могущий служить лишь поводом для
бесконечного пустословия.
Христианство признает любовь и к себе, и к семье, и к народу, и к человечеству, не только к человечеству, но ко всему живому, ко всему существующему, признает необходимость
бесконечного расширения области любви; но предмет этой любви оно находит не вне себя, не в совокупности личностей: в семье, роде, государстве, человечестве, во всем внешнем
мире, но в себе же, в своей личности, но личности божеской, сущность которой есть та самая любовь, к потребности расширения которой приведена была личность животная, спасаясь от сознания своей погибельности.
Но ведь, кроме твоей принадлежности к известному государству и вытекающих из того обязанностей, у тебя есть еще принадлежность к
бесконечной жизни
мира и к богу и вытекающие из этой принадлежности обязанности.
Свобода человека не в том, что он может независимо от хода жизни и уже существующих и влияющих на него причин совершать произвольные поступки, а в том, что он может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее, сделаться свободным и радостным делателем вечного и
бесконечного дела, совершаемого богом или жизнью
мира, и может, не признавая эту истину, сделаться рабом ее и быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не хочет идти.
Обязанности твои, вытекающие из твоей принадлежности к государству, не могут не быть подчинены высшей вечной обязанности, вытекающей из твоей принадлежности к
бесконечной жизни
мира или к богу, и не могут противоречить им, как это и сказали 1800 лет тому назад ученики Христа (Деян. Ап. IV, 19): «Судите, справедливо ли слушать вас более, чем бога» и (V, 29) «Должно повиноваться больше богу, нежели человекам».
Так же себя держали Колобовы, Савины и Пазухины, перешедшие в единоверие, когда австрийские архиереи были переловлены и рассажены по православным монастырям, а без них в раскольничьем
мире, имевшем во главе старцев и стариц, начались
бесконечные междоусобия, свары и распри.
Мне скажут, быть может: но существует целый
мир чисто психических и нравственных интересов, выделяющий
бесконечное множество разнообразнейших типов, относительно которых не может быть ни вопросов, ни недоразумений.
Мир человеческий для него был только
мир греха и преступления, и собственное прошедшее представлялось ему одним сплошным,
бесконечным грехом.
Уже не поток это был, а
бесконечное падение с
бесконечной горы, кружащийся полет через весь видимо красочный
мир.
И действительно, если возвышенное существенно есть
бесконечное, то возвышенного нет в
мире, доступном нашим чувствам и нашему уму.
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что в этом громадном, таинственном
мире, в числе
бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Она поняла, сознала, развила истину разума как предлежащей действительности; она освободила мысль
мира из события
мира, освободила все сущее от случайности, распустила все твердое и неподвижное, прозрачным сделала темное, свет внесла в мрак, раскрыла вечное во временном,
бесконечное в конечном и признала их необходимое сосуществование; наконец, она разрушила китайскую стену, делившую безусловное, истину от человека, и на развалинах ее водрузила знамя самозаконности разума.
Но вскоре раздается громкий голос, говорящий, подобно Юлию Цезарю: «Чего боишься? ты меня везешь!» Этот Цезарь —
бесконечный дух, живущий в груди человека; в ту минуту, как отчаяние готово вступить в права свои, он встрепенулся; дух найдется в этом
мире: это его родина, та, к которой он стремился и звуками, и статуями, и песнопениями, по которой страдал, это Jenseits [потусторонний
мир (нем.).], к которому он рвался из тесной груди; еще шаг — и
мир начинает возвращаться, но он не чужой уже: наука дает на него инвеституру.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми
мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом
бесконечном, странном, невыходимом
мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной,
бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
— А есть и связь: Наполеон хотел завоевать
мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с… Что лучше? А хорошие слова все на лицо: свобода, братство, равенство… Посмотрите, что они проделывают с китайцами, — нашему покойнику Присыпкину впору. Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым трудом, выдержкой, выносливостью… Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот… По мне уж лучше Наполеон, потому что в силе есть великая притягивающяя красота и
бесконечная поэзия.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый
мир покорно нес тяжелое ярмо
бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его зеленой поверхности.
Какое же из двух предположений вероятнее? Разве можно допустить, чтобы нравственные существа — люди — были поставлены в необходимость справедливо проклинать существующий порядок
мира, тогда как перед ними выход, разрешающий их противоречие? Они должны проклинать
мир и день своего рождения, если нет бога и будущей жизни. Если же, напротив, есть и то и другое, жизнь сама по себе становится благом и
мир — местом нравственного совершенствования и
бесконечного увеличения счастья и святости.
Для бессмертной души нужно такое же и дело бессмертное, как она сама. И дело это —
бесконечное совершенствование себя и
мира — и дано ей.
Горе тому, кто осмелится приписать Божеству какое-либо качество; ибо качественность есть свойство конечности и потому должна вести к уконечению
Бесконечного [Исходя из такого понимания, и «сефиры» (числом 10), или божественные лучи, которые являются личными носителями качеств бескачественного в себе эн-софа и посредниками всех отношений Божества к
миру, по мнению проф.
«Сефиры (энергии Божества, лучи его) никогда не могут понять
бесконечного Эн-соф, которое является самым источником всех форм и которое в этом качестве само не имеет никаких: иначе сказать, тогда как каждая из сефир имеет хорошо известное имя, оно одно его не имеет и не может иметь. Бог остается всегда существом несказанным, непонятным,
бесконечным, находящимся выше всех
миров, раскрывающих Его присутствие, даже выше
мира эманации».
Как проявление божественных сил,
мир есть сама действительность и полнота, но в тварной свободе своей он есть еще задание, игра возможностей,
бесконечная возможность возможностей.
На пути оккультного познания, как и всякого познания вообще, при постоянном и
бесконечном углублении в область божественного, в
мире нельзя, однако, встретить Бога, в этом познании есть бесконечность — в религиозном смысле дурная, т. е. уводящая от Бога, ибо к Нему не приближающая.
Бемизм есть динамический спинозизм, концепция же отношения Бога к
миру у обоих одна и та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл природу Бога и его свойства, а именно, что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует по одной только необходимости своей природы; что он составляет свободную причину всех вещей; что все существует в Боге и, таким образом, зависит от него, что без него не может ни существовать, ни быть представляемо; и наконец, что все предопределено Богом и именно не из свободы вовсе или абсолютного благоизволения, а из абсолютной природы Бога, иными словами,
бесконечного его могущества…
Так посреди
мира мучений спокойно живет в своей отдельности человек, доверчиво опираясь на principium individuationis, на восприятие жизни в формах времени и пространства: безграничный
мир, всюду исполненный страдания, в
бесконечном прошедшем, в
бесконечном будущем, ему чужд, даже кажется ему фантазией; действительно для него только одно — узкое настоящее, ближайшие цели, замкнутые горизонты.
Человек должен восстать против рабства истории не для изоляции в самом себе, а для принятия всей истории в свою
бесконечную субъективность, в которой
мир есть часть человека.
В
мире объективированном любят лишь конечное, не выносят
бесконечного.
Любовь, как было уже сказано, не принадлежит
миру объективации, объективированной природы и объективированному обществу; она приходит как бы из другого
мира и есть прорыв в этом
мире, она принадлежит
бесконечной субъективности,
миру свободы.
Если бы наш греховный
мир в нашем греховном времени был
бесконечным, не знал конца, то это был бы такой же злой кошмар, как и
бесконечное продолжение во времени жизни отдельного человека.
Влечение к
бесконечной экспансии лежит в основе капиталистического
мира, со всеми его обманами, превратностями и противоречиями.
Но и наоборот, человек может пожертвовать несомненной ценностью своей свободы и своего дела в
мире, ценностью семьи и ценностью сострадания к людям во имя
бесконечной ценности любви.